Главная  Биография  Творчество  Фото  Статьи  Воспоминания
 
 
 
(с) Александр Гаврилов

Бакинец Гурвич

По приглашению журнала Баку написал вот такую коротенькую биографическую зарисовку, а сейчас нашел в архиве и отчего-то захотелось вывесить. Поправки и замечания принимаются с благодарностью.

Каждый, кто вспоминает про Григория Гурвича (“режиссер, драматург, телеведущий” бубнят словари), говорит о том, сколько в нем было жизни: энергии, мягкого напора, юмора, жадности к знаниям, торопливости. Каждый, кто вспоминает Григория Гурвича, немедленно вспоминает о смерти. Он сгорел стремительно; то, что казалось легкими болями в спине, оказалось смертельной болезнью.
Что осталось после него, ушедшего сорокадвухлетним? Театр “Летучая мышь”, о котором до сих пор ходят легенды, несколько пьес, до сих пор не собранных воедино, друзья, которые всё не могут перестать вспоминать к каждому слову этого крупного грузного человека, который был ни на кого не похож .

Сын Талейрана
Большинство тех, кто описывает бакинское детство Гриши Гурвича (обыкновенно в пересказе его мамы Майи Львовны), останавливаются на образе “мальчика из хорошей еврейской семьи”. В этом много правды (английский с пяти лет, с младенчества приставленная няня, не пропускать ни одной театральной премьеры), но весьма однобокой. В Баку Гриша был не сам по себе, а “сын Гурвича”. Отец будущего “повелителя летучих мышей” Ефим Григорьевич 40 с лишним лет возглавлял Азербайджанское телеграфное агентство - и это не было простой тассовской синекурой.
За глаза Ефима Григорьевича звали “бакинским Талейраном”, укладывая в эти два слова и его выдающиеся дипломатические способности, готовность уживаться с начальством, и любовь к дворцовой интриге, и исключительное трудолюбие. Подчиненные его страшились, руководители республики прислушивались к его советам, а сам Ефим Гурвич оставался в тени: всезнающий, немногословный, скрытный, памятливый. Вот уж кто мог бы подписаться под словами Натана Ротшильда “Кто владеет информацией - владеет миром”.
Записные острословы-газетчики описывали его творческий путь формулой “от Багирова до Багирова”. В самом деле, Гурвич возглавил Азеринформ (в 26 лет! по советским меркам - мальчишка!) при Мир Джафаре Багирове, в 40-х годах, а прервала его работу только смерть в 1987-м, так что и при Кямране Багирове Ефим Григорьевич успел потрудиться. “Багиров, Мустафаев, Ахундов, Алиев… Один за другим сменялись первые секретари, а Гурвич оставался” - пишет в воспоминаниях бывший корреспондент Азеринформа Валерий Асриян.
Но высочайший взлет карьеры Гурвича - 70-е годы, когда он стал помощником Гейдара Алиева и его, как сейчас сказали бы, “спичрайтером”. При энергичном первом секретаре Гурвич, который любил быть на вторых ролях, чувствовал себя наконец реализовавшимся, и шефа обожал почти религиозно. Михаил Гусман вспоминает: “в разгаре очередное мероприятие. Пасмурно, сыро. Но слово берет Алиев – и тут же, как по команде, выглядывает солнце… Когда официальная часть закончилась, я подошел к тогдашнему руководителю «Азеринформа» Ефиму Гурвичу, в свое время одному из помощников Гейдара Алиевича, и сказал: «Смотрите, Ефим Григорьевич, а к Гейдару Алиевичу в небесной канцелярии, видимо, особое отношение!» Гурвич невозмутимо парировал: «Конечно. Там же, наверху, умные люди сидят. Зачем им его нервировать!»”

Бакинский вундеркинд
Ефиму Григорьевичу было 40, когда родился его единственный сын. Хотя на домашнюю жизнь у Талейрана оставалось совсем мало времени, но этот мальчик был одним из его больших жизненных проектов. Гриша должен был стать образцовым сыном, лучшим учеником, выдающимся эрудитом, дипломированным филологом, мастером работы с информацией, наследником. Судя по домашним историям, к 61-му году, когда Грише исполнилось пять, всё уже было решено. Мама начинает водить его к преподавателям иностранных языков, дед, знаменитый бакинский стоматолог Лев Шик, беседует с ним по-английски и сочиняет стихи. Позже, уже в школьные годы, дед повёз Гришу в Москву, показывать столицу. Садясь в поезд, они договорились, что всю дорогу будут разговаривать только рифмованными четверостишиями. Сказано-сделано: почти трое суток все бытовые вопросы решались в строгой поэтической форме.
Конечно, и эти ожидания, и та огромная поддержка, которую оказывала семья, сыграли свою роль. Гриша Гурвич должен был стать чудо-ребенком, вундеркиндом - и он им стал. Телепродюсер Кира Прошутинская, познакомившася с ним во время работы над программой “Старая квартира”, вспоминает: “Он знал всё. Гриша действительно знал всё. Я всегда была уверена, что если он сказал так —проверять не надо.” Но родителям этого, конечно, было недостаточно. Даже в горчайших, трагичнейших воспоминаниях о сыне, который ушёл раньше неё, мама Григория Майя Львовна не может не заметить: “В школе учился хорошо, но не блестяще”. Скорее всего, и нервный тик, и шепелявая поспешливая манера речи, которую сам он именовал “полный рот дикции”, - тоже отсюда. Тяжело быть чудо-ребенком, это требует очень взрослой души.

Сцена зовёт
Ровно такая, рано повзрослевшая, сформированная во всем, душа и была у Гурвича-младшего. Главная примета её - умение и готовность принимать большие решения. Родители расчислили путь всей гришиной судьбу наперёд, но он ещё довольно юным перерисовал эту карту по-своему. Для него был важнее всего была сцена.
Что стало тому причиной? Непременные семейные выходы на бакинские театральные премьеры? Походы на гастрольные спектакли приезжих трупп? Фанатическая влюбленность в команду КВН “Парни из Баку” во главе с Юлием и Михаилом Гусманами? Ясно одно: с ранних лет Гриша Гурвич мечтал о сцене.
Он был вполне сознательно старомоден: его шейные платки и галстуки-бабочки вспоминали все, кто был с ним знаком ещё со студенческих времен. Сохранившиеся стихи бакинского периода целиком из того века: шуточные псевдо-вертинские вирши, безупречные по форме и безнадежно театральные, не от своего лица, а словно в маске написанные:
В саду горел цветами куст цикория,
В соседней рощице призывно пел лемур,
В тот самый день, когда фрегат Виктория
Доставил Вас на остров Сингапур

На суаре у консула из Лимы
Вы приковали взгляды негров и людей,
Когда вошли, как крылья херувима
Прижав к груди букет из орхидей.

Его идеал - стилевой, культурный, человеческий - остался в прошлом, девятнадцатом столетии. Именно театр этот идеал хранил. Не случайно уже много позже, построив свою “Летучую мышь”, он силком перетащил туда Ию Нинидзе, дебютировавшую в “Небесных Ласточках”. Он и сам был та “мадемуазель Нитуш”, которая знала: стоит только выйти на сцену и все проблемы останутся в прошлом.
Вот только Ия Нинидзе в двадцать лет была шустрый олененок Бэмби, грациозная очаровашка с манерами сорванца и внешностью Одри Хёпберн, а Гриша Гурвич был он сам - толстенький и шепелявый еврейский мальчик, сын члена ЦК Компартии Азербайджана. Таких на сцене обычно не очень-то ждут.
Кроме того, театральной карьере намертво воспротивились родители: хобби у человека может быть любое, а образование должно быть приличное. Со скандалами и шумом было решено: сначала филологический факультет Бакинского университета, а потом можно думать о чем угодно.

Маугли
Виктор Шендерович вспоминает: “Я занимался в табаковской студии, где Костя Райкин тогда ставил «Маугли». Одновременно Костя работал в «Современнике», и когда театр приехал на гастроли в Баку, к Косте за кулисы пришел студент филологического факультета Гриша Гурвич — человек, «ударенный» театром, который хотел каким-то боком к театру «прислониться»”. Райкин предложил студенту попробовать написать тексты для песен-монологов в свою постановку “Маугли”. Гурвич немедленно взялся.
Удивительно, но работы Гурвича для театра не собраны и не изданы. Память друзей сохранила отрывки и фрагменты, они нам и известны - словно бы он жил во времена Эсхила и Софокла, а не интернета и ксерокса. Но хор волчьей стаи из той постановки “Маугли” известен хорошо, хоть и был написан давно.

Будь ты мал иль стар
Будь ты сер иль сед
Но закон всех стай -
Будь во всём как все.

Будь хитёр - как все.
Будь матёр - как все.
Ты один из ста -
Вот закон всех стай.

Если лжив - как все,
Если твёрд - как все,
Если жив - как все,
Если мёртв - как все.

Этот злой наказ
Повтори сто раз:
Я - один из вас!
Я - один из вас!
Гурвича яростно тяготила любая стая, если не он был её вожаком. Мальчик из цековского дома брал судьбу и будущее в свои руки.

Другие рельсы
Родительские попытки снова отговорить ехать в Москву и поступать в ГИТИС натолкнулись на нежданную твердость характера: филологический факультет Бакинского университета окончен, теперь пришло время делать то, к чему лежит душа. Однако, в актеры Гурвич больше не собирался. с первой же попытки Григорий поступает на режиссерский факультет.
Михаил Швыдкой, тогда ещё не министр, а всего лишь аспирант-театровед, говорит о тех днях: “Старшекурсники, а тем более аспиранты не часто обращают внимание на тех, кто младше их по возрасту и годам обучения, но все, что делал Гриша, и то, как он существовал в театральной среде, было настолько неординарно и ярко, что привлекало к нему внимание. Он нес в себе знойную яркость Баку, удивительного города, который вобрал в себя множество культур — и азербайджанскую, и армянскую, и еврейскую, и русскую, и немецкую. Это все переплавлялось в какое-то неистовое остроумие совершенно особого толка”.
Это бакинское остроумие и вывело Гурвича на только его, особенную жизненную тропу. Если бы не оно, московская жизнь по степени предначертанности мало чем отличалась бы от накатанной дорожки цековского наследника. Да, Гурвич хорошо и с удовольствием учился на театрального режиссера. Его, совсем молодого по театральным меркам человека, углядел художественный руководитель театра имени Маяковского Андрей Гончаров, звал ставить классический репертуар. Как и положено молодому режиссеру, Гриша с трудом помещался в закосневшую структуру «театра с традициями» - даже поссорился с женой Гончарова, оказывавшей на внутреннюю жизнь труппы большое неформальное влияние. Хоть и сын бакинского Талейрана, к большой интриге Гурвич имел мало вкуса – и оттого из первой же стычки вышел проигравшим. Решил, что такого поведения ему никогда не простят, и перестал ходить в театр. Приятель позвонил через несколько дней: «Ты куда пропал? Гончаров тебя ищет». Спектакль был благополучно поставлен и прошёл под благожелательное ворчание театральной среды без большого внимания прессы и публики.
Эта история показательна именно потому, что ровно такую же (и непременно с женой худрука) можно найти в биографии почти любого деятеля современного театра. Жизнь снова расстилала перед Гурвичем рельсы до горизонта, а ему опять было тесно и неуютно по ним катиться.

Судьбоносная капуста
В свободное от серьезного творчества время Гурвич пламенно и неустанно занимался творчеством несерьезным. Филфак университета, детское всезнайство, режиссерский факультет ГИТИСа – всё было поставлено на службу актерским капустникам.
Слово “капустник” так прочно обосновалось в современном русском языке, что происхождение его совершенно истерлось. В царской России, стране номинально православной, деятельность театров и других публичных увеселений запрещалась на всё время Великого поста - а ведь это 40 дней, больше месяца. Застоявшиеся без дела актеры собирались по домам на постные пироги с капустой (именно такой пирог и назывался “капустником” - по аналогии с “курником”, “рыбником” и проч.) и развлекали сами себя сценками, этюдами, пародиями, песнями. Звали и друзей, и товарищей. Началась эта традиция в Петербурге, но быстро перекинулась в Москву. Знаменитыми были капустники Малого театра, потом пальму первенства перехватил модный тогда МХТ. А в 1910-м году впервые был дан публичный мхатовский капустник - уже безо всякого пирога, а напротив того, с билетами. Все сборы от него шли больным артистам.
В позднем Советском Союзе капустники были отдушиной выражения неудовольствия строем и прочей строго преследовавшейся диссидентщины. «Капустные бригады» возникали при всех творческих союзах (в московском Доме Архитектора до 90-х года просуществовал театр «Кох-и-нор и рейсшинка»), но самые мощные представления давались, конечно, в Доме Актера. Здешнюю славу составили Александр Ширвиндт и Михаил Державин. Для этих капустников писали Семен Альтов и Михаил Жванецкий. Попасть на домактерский капустник было мечтой всякого светского бонвивана 70-х.
Это была уже уходящая натура, когда за капустники в Доме Актера со всей своей бакинской страстью и исключительными способностями принялся Гурвич. С предельной серьезностью он делал все те несерьезные вещи, к которым другие относились обычно “спустя рукава”. По сути, прикрываясь несерьезностью форму, Григорий выходил со своими постановками на публику чрезвычайно искушенную, всё видевшую и многое слышавшую.
Успех был грандиозный. Зал не просто хохотал – люди пересказывали друг другу только что увиденное, полные восторга. Ширвиндт официально признал Гурвича спасителем традиции.
Поздравлять триумфаторов за кулисы лично заявились парой Марк Захаров и Григорий Горин – создатели «Того самого Мюнхгаузена» и «Формулы любви», живые легенды. «А это всё кто писал?» Гурвич, потупившись, отвечал: «Я». «Очень, очень хорошо. А ставил кто?» - «Тоже я».
В этот момент, если верить легенде, Захаров произнес судьбоносные слова: «Вам надо восстанавливать «Летучую мышь». А Григорий Гурвич эту идею немедленно отверг: ведь надо было заниматься серьёзным театром!

Мыши минувших дней
Театр «Летучая мышь» происходит из того же источника, что и капустники. Вернемся снова в 90-е годы XIX века. Художественный театр Станиславского и Немировича-Данченко стал главным театром страны, вместе с тем главными сделались и его капустники. Ими охотно и активно занимался Никита Балиев – нахичеванский армянин, влюбленный в МХТ фанатично, преданно и безответно. В нагрузку к большому пожертвованию его приняли в труппу, но за долгие годы позволили выйти на сцену только несколько раз в роли Хлеба в метерлинсковской «Синей птице». В других ролях сильный акцент и невеликое актерское дарование пригодиться не могли. Постепенно от организации капустников Балиев перешел к мысли о театре-кабаре, где зрители сидели бы за столиками, а на сцене происходило нечто капустнообразное. Поговаривают, что название «Летучая мышь» родилось как противопоставление двум летучим символам МХТ – Синей птице и Чайке.
Маленький театр пользовался большим успехом, став чем-то средним между актерским клубом, где можно было выпить после спектакля, и театром сатирических миниатюр. Капустники и «Летучая мышь» стали легендой.
К легенде бессмысленно применять критическую оценку, напротив, её светом озаряется всё рядом стоящее. Вот и на Балиева пали лучи всего капустного сияния, сделав его из смешного и бестолкового толстячка с акцентом - замечательного конферансье и главу авторского театра. Именно этот театр Захаров и предлагал восстановить Гурвичу, что молодому режиссеру и драматургу показалось слишком уж несерьезным.

Кабаре сто лет спустя
Совсем скоро выяснилось: заброшенное Захаровым семя быстро выросло в полноценный замысел театра. Стало понятно: только так, в собственном мире, построенном целиком, с нуля, материализованном из несбыточной сказки, Гриша Гурвич может быть счастлив.
Мемуаристы предполагают, что Гурвич и Никита Балиев, создатель первой «Летучей мыши», были похожи. Что они имели в виду? Не очень понятно. Громоздкая мужская полнота была бы единственной точкой пересечения Балиева и Гурвича, если бы не галстук-бабочка. Впрочем, и тут сходство скорее внешнее: у Балиева это деталь модного костюма, он схож в этом с каждым, кто заходит в его театр с улицы. У Гурвича его бабочки, собранные в коллекцию правдами и неправдами, - совсем другой знак: принадлежности к ушедшей культуре и досконального знания её.
На первых порах Гурвич пытался подражать старой «Летучей мыши», не сразу догадавшись, что продвинулся в театральном искусстве уже гораздо дальше своего образца. Михаил Швыдкой писал про “Летучую мышь”: “Балиев пародировал известные феномены художественной жизни, он пародировал взрослую серьезную жизнь Художественного театра. Гриша пытался как бы передразнивать саму жизнь, а не только ее отражение в серьезных художественных коллективах. Это было труднее, это создавало серьезные сложности. Однако, Гриша, владеющий пером так же, как и режиссерскими мизансценами, умел создавать тексты, которые покоряли зрительный зал. Для него было важно чувствовать себя демиургом — создателем спектаклей”.
Театр Гурвича был так же похож на балиевскую “Летучую мышь”, как на театр “Молния”, обнаруженный Буратино за дверью с нарисованным очагом. Воплощая мечту о никогда не существовавшем, Григорий сделал кабаре таким, как если бы этому театру и впрямь было сто лет. Век назад кабаре только-только начиналось, ошибалось, глупило, охотно хохмило про удачные или неудачные романы богемы. В историю вошла шутка Балиева “Собинова покарали, чтоб не ползал по Корали” - про то, как флирт тенора с балериной-любовницей Великого князя закончился разрывом контракта. Глупо? пожалуй, да. Как многие внутренние шутки капустников, и эта не была рассчитана на широкую известность и долгое запоминание. За век с лишним, впитав традиции французских шансонье и бродвейских мюзиклов, кабаре могло бы облагородиться, сделаться настоящим искусством - превратились же дробушки фабричных рабочих Испании в пламенный канон фламенко!
Как, из какой мечты собрал Гурвич труппу для своего столетнего кабаре – этого не может понять никто, даже из числа выбегавших на эту сцену. «Такое ощущение, что все всё умеют! – восхищался актер и режиссер Михаил Козаков. - Певец с оперным голосом выдает степ. Классная певица танцует с кордебалетом. И хотя это не уровень Фреда Астера, не голос Барбры Стрейзенд, не гуттаперчивость и прыгучесть Джина Келли, почему-то забываешь о тех, легендарных, и наслаждаешься заразительностью, энергией, красотой молодых актеров и актрис. Им хочется играть, и это перебрасывается через рампу».
Гурвич не просто режиссировал кабаретные номера - он создавал иллюзию того, что за стенами кабаре длится всё та же жизнь, а в ней возможно всё то же безмятежное дуракаваляние. Не случайно здание “Летучей мыши” располагается рядом с главной московской мистификацией - кафе “Пушкин”, для которого на пустыре выстроили “старинный” особняк вместе со всей его несуществующей столетней историей. Правда, сама «Летучая мышь» по невероятному стечению чудесных обстоятельств играла свои спектакли именно в том самом зале, где сто лет назад куролесили артисты МХТ. Мистика!

Человек из коммуналки
Если окинуть единым взглядом всё, что сделал Григорий Гурвич, и всё, что он выбрал не делать, поражает, насколько мало было в этом движения по течению, делания очевидных вещей. И в его телекарьере это заметнее, чем где бы то ни было. Продюсер Анатолий Малкин, зная Гурвича как постановщика капустников, позвал его режиссером на новую, только что выдуманную программу, ещё не проданную ни одному из каналов. Всё, что Гурвич предлагал, Малкину не понравилось. Зато после долгих и мучительных поисков ведущего для программы остановились именно на нём.
Программа называлась «Старая квартира», в каждом её выпуске живые люди вспоминали один прожитый ими год: от 1947-го до 2000-го. На сцене полуоблезлого Дворца Культуры МЭЛЗ была выстроена декорация коммуналки, в которой все герои программы оказывались вместе. Духом, душой, домовым этой квартиры и был назначен Гурвич.
Возмущению зрителей не было предела. Телекритик Ирина Петровская шипела: «Я что-то не понимаю, у нас теперь такое ТВ должно быть?». Гурвич, слегка заикающийся, сильно шепелявый и немного картавящий, в крупных очках, делающих его подслеповатым, грузный, громоздкий, с сильным тиком, дергающим кустистые брови был меньше всего похож на то, что представляют себе люди при словах «телеведущий». Первый вал зрительских писем смутил продюсеров и руководство телеканала: «Почему о нашем прошлом, – писали агрессивные пенсионеры, - нам должен рассказывать человек не титульной национальности, да ещё и приехавший из Азербайджана?»
Но ошибки не было. Эрудиция, внутренняя культура и поразительная органика Гурвича сделали свою работу. Оказалось, что этой программе и не нужен был отгламуренный ведущий – именно такому Грише Гурвичу, домашнему, неловкому и чуть пыльному, люди хотели нести истории своей жизни. Его слава взметнулась мгновенно.
Своим присутствием на сцене он уравнивал всех участников. Немолодая красиво седеющая женщина из публики рассказывала ему, отчего хорошо танцует твист («Влюбилась в 16 лет, а он отлично танцевал. Пришлось много стараться и научиться»), Александр Ширвиндт описывал нравы Московского ипподрома, а Анатолий Чубайс вспоминал ленинградскую юность. Со всеми он был ироничен и бережен. Второй продюсер «Старой квартины» Кира Прошутинская вспоминает: «У него в ухе был микрофон — тихий или не тихий голос шеф-редактора нашептывал: «Гриша, останови его...», «Гриша, спроси его о том-то и о том- то...» В силу воспитания, иногда, даже когда ему самому осточертевало — он не мог остановить человека. Наконец, Гриша нашел хороший способ — «Вот мне в ухо говорят, чтобы вас прервал — сам бы я ни за что не стал этого делать!»
«Старую квартиру» смотрели все. Гурвичу умилялись в каждом доме, как талантливому ребенку соседей по коммуналке. Через пять лет от начала показа коллектив программы был награжден Государственной премией.
Вот только Гурвич получать её уже не пошёл.

Вдруг
К сожалению, жизнь Григория Гурвича - совсем не тот случай, когда человек в искусстве рано начал, сделал всё, что мог и вовремя ушёл. Он вообще отказывался в своей работе быть тем “бакинским вундеркиндом”, “папиным сыном”, “дедушкиным внуком”. Его путь был собственным и свободным. В неопубликованном при жизни интервью Григорий сказал как-то: “Вундеркинд вообще - трагическая фигура: ты поднимаешься с 12-13 лет, к 30 годам ты уже профессор, - а потом рост останавливается, и всю жизнь остаешься этим самым профессором. И наоборот, часто люди идут себе постепенно, набирают тот объем - энергетический, интеллектуальный, духовный - и в зрелости этот процесс наиболее интересный”. Сам он останавливаться не собирался, начинал новые и новые проекты - и потому пустота на месте, где он только что был оказалась такой зияющей.
Или потому, что рак перемолотил его так стремительно. Только ближайшие друзья успели увидеть его больным, измученным. Для всех, кто был чуть дальше ближайшего круга, он остался тот: ни на кого не похожий, такой близкий всем и такой отдельный. Бакинец, москвич, еврей, театрал, любимец женщин, тишайший семьянин, эрудит, одиночка. Не как все. Вожак, демиург, Бэтмен.